Он хохочет.

— Прекрасный удар, тетя. Быстрая перемена темы, резкое уклонение от обсуждаемого вопроса.

— Я хочу переговорить с тобой об этом после ленча, Родерик. Пожалуйста, приди в библиотеку, когда будешь готов.

— Мы идем купаться. — Он смотрит на Элизабет.

— Во всяком случае, не сразу после ленча. Это весьма нездоровая привычка. К тому же я не уверена, что озеро уже чисто.

— Шэдуэлл вчера закончил с ним. Он дал нам разрешение.

— Хорошо, у тебя будет много времени для купания после нашего короткого разговора. Я ожидаю тебя в два. — Близорукие глаза хмуро смотрят на Родди.

— Очень хорошо. — Он поворачивается к Элизабет. — Тогда в четыре? У озера? — Она кивает. Быть может, там она и спросит его о новых ботинках для Питера. Быть может.

…

Но, добравшись до озера, Элизабет решает молчать. Откуда ей знать, ведь женщина могла и ошибиться? Впрочем, она выглядела решительной и достаточно расстроенной. Элизабет просто не может представить себе, чтобы ее безупречный брат имел какое-либо отношение к подобному существу.

Элизабет ничего не знает о его друзьях, он никогда не приводит их домой. Но в «Ковент-Гардене», когда ее мать пела Сюзанну в «Свадьбе Фигаро» [33] , она видела женщин, показавшихся ей экзотическими птицами. Она не сомневается, что друзья Родди похожи на них: элегантные, утонченные и остроумные. Они отпускают шутки и наделены многими дарами… Она даже не знает, сумеет ли когда-нибудь познакомиться с такими людьми, назвать их своими друзьями.

Она поджидает Родди в тени бука, разглядывая пляшущий на воде солнечный свет. Озеро лежит на границе поместья и со всех сторон огорожено буковой изгородью.

Элизабет пришла немного рано, жара еще не спала. Она задумчиво снимает платье и юбки. На ней купальный костюм, сложное сооружение из оборок и полос материи.

Наконец она слышит, что Родди, приближаясь, посвистывает за деревьями, что он обычно делает лишь после того, как глотнет бренди из графина в буфете. Она отстранение вздыхает. По крайней мере после этого брат всегда пребывает в хорошем настроении. Его белая рубаха чуть расстегнута на груди, волосы в легком беспорядке. Увидев ее, он смеется.

— Позор тебе, Лиззи, ты прямо как на ярмарочной площади. Надо вот так. — Он бросает принесенное полотенце на один из торчащих корней. А потом раздевается догола под ее потрясенным и смущенным взглядом.

Едва поняв, что он собирается делать, она поворачивается к нему спиной. Волосы, текучие мышцы, поблескивающие от пота… она чувствует себя неуютно.

— Родди, не делай этого!

— Не будь ханжой. Какой в этом вред? Это наше озеро, наша собственность. — Он заходит сзади нее, кладет свои руки на ее плечи, мягко тянет за ткань. — Ну, снимай, не будь глупой. Ты молода, ты — дитя двадцатого столетия, ты даже родилась в 1900 году. Лиззи, зачем тебе цепляться за древние провинциальные нравы.

Она молчит. Он отодвигается. Что в этом плохого? И все же…

Она слышит всплеск, когда он чисто входит в воду. Белое тело брата под водой стремится к острову в середине озера. Жилистые руки рассекают затененную деревьями воду.

— Ну, иди, — кричит он. — Тут чудесно и прохладно. — Она нерешительно стоит на краю. А потом медленно входит в воду — чуть-чуть, — пальцы ног окунаются в мягкий ил.

— Только, ради бога, сними этот нелепый костюм, девочка! — В его голосе звучит насмешка.

Это смешно, но он совершенно прав. Ее руки непривычно неуклюже расстегивают одеяние, давая ему упасть на берег. Охнув от холода, она погружается в воду.

Брат ждет ее в тростниках у острова, плавая на спине. Она не хочет смотреть, но ей интересно. Она никогда не видела его полностью обнаженным. Словно поняв ее, он вдруг переворачивается, опустив ноги вниз, так что она может видеть его голову, прилипшие к голове темные кудри и темно-синие глаза…

— Чего хотела тетя Маргарет? — спросила она. — Ты сказал ей, что намереваешься делать?

Рот его напрягается.

— Она глупа. В моем случае это не ее дело. Я в самую последнюю очередь нуждаюсь в нотациях старых дев.

— Я бы хотела, чтобы ты разговаривал по-другому. — Теперь она покачивается как пробка, разглядывая судорожные движения стрекозы:

— Да скорее же расти, Лиззи! — Он весь в нетерпении. — Погляди на себя. Ты женщина, а ведешь себя как малое дитя.

Ей не нравится этот разговор, не нравится это безрассудство в словах. Руками она прикрывает грудь, пытается изменить тему.

— А помнишь, когда мы были маленькими, ты говорил, что хотел бы срубить все деревья?

Он внимательно посмотрел на нее.

— Когда дом станет моим, именно так я и поступлю. Подожди, увидишь.

— Но разве они не нравятся тебе? — Она плывет подобающим леди брассом, высоко подняв голову над водой; восхитительная, прохладная и утешающая вода ласково охватывает ее тело.

— А знаешь, почем мы нечасто можем плавать в этом озере? Не из-за водорослей, а из-за проклятых листьев, которые падают сюда каждую осень. Шэдуэлл в основном только выгребает их. Его можно использовать с большей пользой.

— Но деревья прекрасны… — Она поворачивается на спину, как только что делал Родди, и разглядывает сквозь лиственный полог горячее синее небо над головой. Листья шевелятся, чуть покачиваются под далеким ветерком. Место зачарованное… многозначительное. Во второй раз за тот день она ощущает на себе чей-то взгляд. Элизабет оборачивается. Брат смотрит на нее с бесстрастным лицом.

Она говорит:

— Сегодня в Эппинге я встретила женщину, которая сказала, что знает тебя… такую неопрятную блондинку. Она просила передать тебе, что Питер нуждается в новых ботинках.

Он тихо произносит:

— Откуда в твоем голосе эта интонация, Лиззи? Откуда такое осуждение?

— Значит, ты знаешь, кого я имею в виду? Питер — это ее маленький мальчик, правда? Кто он тебе? — Она переворачивается и становится на мягкое дно, вода достает до ее плеч. Руки ее описывают круги в темной воде.

— Сколько вопросов. Все это не твое дело, ящерица.

— Она выглядит бедной, мальчик грязен. Кто они, Родди? — Что-то заставляет ее настаивать.

— Оставь эту тему. Прекрати.

— Она показалась мне знакомой… — Элизабет умолкает, пытаясь вспомнить. Листья над головой шевелятся, бросая тени на воду. — Я видела ее однажды, — говорит она тихо, не вполне различая лицо брата. Солнце слепит ее, лучи, падая на воду, бьют в глаза. Чтобы прикрыть их, она приподнимает ладонь. — Это было ночью. Здесь. И ты был с ней.

— Заткнись!

— Значит, он твой сын, так? — Она не понимает, что делает. — Ты… — Она вспоминает фразу, уродливую фразу. — Ты изнасиловал эту женщину.

Не говоря ни слова, он направляется к ней. Она все еще не видит его лица.

— Родди, как ты мог это сделать? Как мог ты сделать такое и потом не помочь им? Она показалась мне такой бедной, такой усталой.

— И ты на их стороне, да? Вот это предательство. В любом случае она была шлюхой. Глупой дешевой шлюхой.

— Но ты изнасиловал ее!

Удар отбрасывает ее голову в сторону, лишает равновесия. Элизабет падает, набирая воды носом и ртом. Она сопротивляется, но его цепкие руки вытягивают ее на остров. Птицы выпархивают из тростников. Одна из них, большая и черная, закрывает крыльями солнце. Элизабет пытается вздохнуть.

Но брат беззаботен и груб, и она не может отдышаться даже теперь, хотя они уже выбрались из воды и лежат на берегу, а крохотные насекомые шныряют в теплой грязи под ними. Рука его зажимает ей рот, она пытается стряхнуть ее. Но он вновь бьет ее. Элизабет слишком испугана, чтобы кричать, слишком потрясена тем, что он делает. Она еще не понимает этого, когда его руки обхватывают ее груди. Когда раздвигают ее ноги.

И нет более безопасной гавани.

Не было тогда, нет и поныне.»

17

Карандаш выпал из рук. Том ощущал озноб. Боже милостивый, что это такое? Что же он пишет?